IV.
Идиотизм имеет ступени, начиная от полного отсутствия умственных способностей до простого слабоумия, смотря по тому, на каком пункте произошла остановка развития. Некоторые дурачки отличаются даже особенным талантом (к механическим искусствам, рисованию, музыке, счету), который тем более поражает, что окружен пустотой. Эти изолированные способности приравнивались к инстинкту животных.
Самые элементарные условия внимания отсутствуют или являются как проблески молнии. Плохо развитые органы чувств передают лишь слабые впечатления. Высшие центры не способны к их обработке и не могут связать их. Следует отметить состояние двигательной способности, этого необходимого условия внимания. Оно всегда представляет аномалии: параличи, конвульсии, судороги, эпилепсии или же ограниченный автоматизм, выражающийся в бесконечном повторении одних и тех же движений: постоянное раскачивание тела, сопровождаемое монотонным пением, стучание в стены, безостановочное отпирание и запирание какой-нибудь мебели и т. д. Полное отсутствие координирующей и контролирующей способности.
...«Дурачки и идиоты, — говорит Эскироль, — лишены способности быть внимательными и потому невосприимчивы к воспитанию; я часто производил над ними это наблюдение. Желая снять гипсовые слепки с большого количества сумасшедших, я мог сделать это для маньяков, меланхоликов и даже буйных; но я не мог добиться от дурачков, чтобы они, несмотря на их добрую волю, продержали глаза закрытыми в течение времени, необходимого для отлития гипса. Я видел, как некоторые из них плакали от огорчения, что слепок не удался, старались несколько раз, но безуспешно, сохранить позу, в которую их ставили, и не могли закрыть глаза более как на одну или две минуты».
На самой низкой степени у них нет даже непроизвольного внимания животного для самосохранения. Наименее строптивые все же мало поддаются воспитанию. Сеген и другие добивались некоторых результатов благодаря терпеливой дрессировке. Не вдаваясь в рассуждения о том, имеют ли социальное значение громадные усилия, сделанные в этом направлении в течение более полустолетия, и нельзя ли было с большею пользою приложить эту сумму труда, мы заметим, что различные системы воспитания сводятся все к попытке составить несколько преобладающих и регулирующих состояний, то есть известного рода внимание. Начинают с действий до крайности простых. Так, например, в некоторых приютах Соединенных Штатов для пробуждения внимания у идиотов их учат вколачивать колышки в отверстия, повторять напев и ассоциировать слова с известными фигурами.
В итоге внимание есть известное состояние ума; я сказал бы: состояние формальное, если бы это слово не было заезжено. Графически можно бы изобразить совокупность его нормальных и болезненных проявлений с помощью прямой линии, раздваивающейся на обоих концах. Поставим в центре среднее непроизвольное внимание. Следя за нашей воображаемой линией направо, в направлении возрастающей интенсивности, мы получим непроизвольное внимание в сильной степени, затем озабоченность, затем слабую idee fixe. Линия раздваивается для того, чтобы представить две крайние ступени: ясно определившуюся idee fixe и экстаз.
Возвратимся к нашей точке отправления и направимся влево, в сторону убывающей интенсивности. У нас получится произвольное внимание в форме организованной привычки, потом в его средней форме, затем в форме колебательной и наконец раздвоение, соответствующее двум крайностям: временному изнеможению и невозможности внимания. Между каждою из этих форм и соседними с нею существуют оттенки, которые я опускаю; но таким образом нам становится ясно общее происхождение всех этих состояний и единство их состава.
I.
Мы пытались доказать, что необходимым и ближайшим условием внимания во всех его формах служит интерес, т. е. естественные или искусственные аффективные состояния, и что механизм его двигательный. Оно не есть способность или специальная сила, но умственное состояние, преобладающее вследствие сложных причин, определяющих кратковременное или продолжительное приспособление. Нам незачем возвращаться к роли движений, на которой мы останавливались достаточно долго; но следует несколько заняться изучением тех аффективных состояний, которые вызывают и поддерживают внимание. До сих пор мы ограничивались указанием их роли, ничего не говоря об их природе.
Я не думал представлять читателю в беглой и эпизодической форме целую психологию чувств. Я хотел только показать, что в силу одного факта постоянной зависимости от аффективных состояний внимание предполагает in radice двигательные элементы. Итак, наш основной тезис будет еще раз подтвержден новым способом.
Прежде всего придется отрешиться от весьма распространенного предрассудка, что сущность аффективной жизни состоит в удовольствии или страдании. Как то, так и другое только следствия, результаты, указания, знаки, свидетельствующие о том, что известные вожделения, наклонности, стремления удовлетворены или встречают противодействие. Они представляют собой только поверхностную, конечную часть явления, единственную часть, доступную сознанию. Это стрелки, а не механизм часов. Настоящие причины аффективной жизни следует искать гораздо ниже — в тайниках организма. Первоначальный источник чувств, эмоций, страстей кроется в растительной жизни. Первичным материалом чувствительности (matiere premiere de la sensibilite) служит то, что исходит от сердца, сосудов, органов пищеварительных, дыхательных, половых — словом, от всех внутренностей; точно так же, как все, исходящее от внешних чувств, служит первичным материалом умственной деятельности. Подобно тому как, в смысле физиологическом, животной жизни предшествует растительная, на которой она зиждется, так, в смысле психологическом, жизнь аффективная предшествует жизни умственной, для которой она служит опорою. Состояния, указанные выше под названием потребностей, вожделений, наклонностей, расположений, стремлений, желаний, суть прямые и непосредственные следствия организации каждого животного. Они составляют действительную сущность аффективной жизни. Мы скажем вместе со Спинозой: